осторожно, гонВ детстве это было что-то из разряда непреложных истин. Люди, которые писали книжки, они в большинстве своем мертвые (например, Пушкин). А те, которые на пластинках, они все живые (например Наутилус - я тогда Бутусова не выделяла, он был дядя Наутилус).
У родителей стояла, да и по сей день стоит, батарея пластинок Высоцкого. Их было больше всего - это тогда была такая серия, записи с концертов. Я влюбилась в эти пластинки, в голос, в песни. Влюбилась... да, наверное, влюбилась в этого человека. Приходила домой из школы и включала проигрыватель, и Высоцкий пел. Я была уверена тогда, что обязательно с ним встречусь, когда вырасту.
А потом я однажды спросила родителей, где сейчас Высоцкий - для него было бы естественным быть где-то на Эльбрусе или в кругосветке. "Высоцкий умер. Ты еще не родилась".
Кажется, это был первый опыт ревности. Я еще не родилась, а он умер... Как он мог! Как я на него обиделась.
И каждый фильм с ним, его фотографии, каждая не слышанная раньше песня, самиздатовский сборник "SOS" - все очень долго было затянуто рефреном "Его уже нет. Он умер за четыре года до твоего рождения". Потом это осознание превратилось в грустную привычку. Но иногда до сих пор обидно. Страшно обидно - уже не на него, на судьбу, наверное.
Кажется, это чья-то горькая шутка. Он не умирал. Он где-то есть. Он вернется.